26 Апр от VelosportKarelia

Воттоваара (17-20.08.2018)

Марк Заозёрный. Гимолы — Воттоваара — Гимолы — Поросозеро — Юстозеро — Гирвас — «Кола» — Птз.

Тема Воттоваары в голове была давно. Люблю дичь и глушь, болота и камни, север и какую-то лесную мистику. С начала лета лениво прокручивали с коллегой мысль добраться до горы. В итоге — суета, жара, дела и мелкие планы, и тут, как всегда, неожиданно, начало кончаться лето и запахло работой. Совместный выезд — на авто, с перспективой добираться до горы с проводником из местных и прочим сопутствующим сервисом — в десятых числах августа уже не получался, а с двадцатого по прогнозу должны были надвинуться холода и дожди. Идея поездки подзаглохла. С мыслями о том, что всё-таки предпринять, сидел ночью и изучал прогноз погоды и расписание поездов. Ночное сознание — штука более чем странная, и утром в четверг 16 августа я обнаружил себя с билетом на костомукшский поезд, купленным в четыре утра не вставая с дивана, багажной квитанцией на стелс и перспективой в пятницу, семнадцатого, отбыть вечером на вокзал. То же самое ночное сознание подсказало и мысль, что возвращаться поездом можно, но как-то нечестно и не соответствует величественности Воттоваары. Скататься туда при помощи поезда в оба конца — это скучнее, чем на работу: от 23 до 35 км туда и столько же обратно. Не то. Поэтому билет был взят в один конец, и маршрут, таким образом, начал оформляться.

Итак, обратный путь получался в диапазоне 230-270 км. Самый короткий вариант обещал быть самым экзотическим и этим нравился, но вызывал кучу сомнений: он предполагался по направлению Поросозеро — Линдозеро — Юркостров, по неиспользуемой дороге вдоль Суны, и был отвергнут после знакомства с описанием двухсотметрового моста через Суну в Линдозере. Если кто-то вдруг туда нацелится и поверит гуглу, уверенно выдающему автомобильный маршрут по этому мосту, плюньте в монитор, закройте гугл и доверьтесь хотя бы яндексу. Яндекс вообще предпочитает не вспоминать про эту дорогу, и даже в само Линдозеро ведёт каким-то кружным путём.
Второй вариант — приблизительно вдоль железной дороги (Поросозеро — Найстенъярви — Лахколампи — (Суоярви) — Эссойла) настораживал максимальным километражом и тем, что в среде местных водителей Суоярвское шоссе — едва ли не самая ругаемая и поносимая всеми словами дорога.
Третий вариант был самым скучным и банальным, но самым простым (в конце концов он и был выбран): Поросозеро — Юстозеро — Гирвас — Е105 «Кола». Окончательный выбор варианта, впрочем, был отложен на приезд в Поросозеро в зависимости от состояния, настроения, прогноза погоды и положения звёзд.

Насчёт экипировки я никогда не был сильно прихотлив, обходясь минимумом необходимого. В среду было забрано из «Веломана» заднее колесо, как всегда, идеально собранное на новой деоровской втулке, так что вроде бы стелс не обещал сюрпризов. Однако, занявшись в четверг настройкой передней втулки, случайно потрогал обод и ужаснулся. Дешманская конструкция от «Стингера», купленная и поставленная где-то осенью 15 года как временный вариант, прошла не меньше двадцати тысяч и, похоже, приготовилась к переходу в небытие.

Это был совершенно не вариант для трёхсот километров не пойми каких дорог, и пришлось срочно ехать в город и что-то искать. Было куплено по дешёвке в лабазе нечто аналогичное и оказалось отчаянно кривым. С перетянутой втулкой справиться было не проблема, а вот адские рывки при торможении проявились только при выезде на вокзал, и с этим уже ничего было не сделать. Визуально ноунейм обод ровный, но под вибрейками ведёт себя крайне странно, как будто у него переменная ширина. Философски рассудил, что в грязи и песке притрётся и выровняется — ни фига подобного, за 350 км эффект никуда не делся.

Заталкивание велика в поезд требовало упаковки. Не имея опыта провоза лисапета в чём-либо, кроме троллейбуса, решил не морочиться с плёнкой (которой у меня и не было) и мусорными мешками, а нашёл в шпротмастере рядом с домом вот такое изделие, естественно под брендом cyclotech. Его же было решено использовать в качестве коврика в палатке.

Запасшись буханкой хлеба, пятью бич-пакетами, двумя кольцами черкизовской «Краковской», кофейными и чайными пакетиками, зарядил все пауэрбанки и аккумуляторы, которые были, и занялся шмотками. Поскольку приключение планировалось недолгим, а погода была обещана тёплая — хватило одних спортивок, одних шорт, футболки, синтетического джемпера, непромокаемой куртки, кожаных ботинок из строймага, резиновых сапог и некоторых мелочей. Спальник из соображений компактности был заменён на флисовый плед, и всё было затолкано в обыкновенный рюкзак. Маленький китайский рюкзачок был взят в дополнение к основному, потому что основной скарб предполагалось возить на багажнике либо хранить в палатке, а лазить по горе с минимумом необходимого и тем, что стрёмно оставлять без присмотра: паспорт, деньги, электроника и перекус.

Как выяснилось в поезде, сдавать стелс в багажное купе соседнего вагона было не обязательно. Место у меня было в сидячем вагоне, народу было мало, и пространство позволяло расположить возле себя что угодно, а не только велик с повёрнутым рулём. При упаковке сообразил, что не взял с собой резинок, нарезанных из камеры, но багажные стяжки помогли заблокировать тормоза и позволить велику не телепаться в пространстве всего купе (креплений там, как выяснилось, практически не предусмотрено). Поезд хитрый, люди ездят меньше, чем когда-то раньше, поэтому нумерация вагонов — страннее некуда (28, 20, 19, 18, что-то ещё, при этом весь состав — вагонов семь, которые перецепляются по пути от поезда к поезду: Анапа — Костомукша, Петрозаводск — Суоярви, СПб — Костомукша. По этой же причине поезд мало того, что идёт по графику, унаследованному, похоже, от почтово-багажных советских поездов и стоит у каждого столба (в графике половина остановок — технические, с пометкой «купить билет до этой станции невозможно»), но ещё и два часа поджидает в Суоярви питерский поезд, к которому прицепляются вагоны на Костомукшу. Ветка на Суоярви не электрифицирована, так что в голове состава — обычный тепловоз.

По пути по привычке пытался ловить в окошке поезда закат, но из этого мало что получилось. Но, по крайней мере, есть предчувствие неплохой погоды.

Вокзал в Суоярви скучный, в типично советском стиле — серый куб с огромными стёклами в металлических переплётах, абсолютно пустой, с маленькой кассовой будкой внутри и корявыми голубыми елями перед фасадом. Очень на петрозаводский автовокзал смахивает, только побольше. Во время прогулки по перрону выясняется, что даже нанотехнологии у нас не работают без проблем с русским языком. В каком интересном, оказывается, городе я живу…

Чертовски хочется спать, но не получается. Вообще не люблю спать в поездах — хоть лёжа, хоть сидя, а тут ещё всё время разгон-торможение и переключение освещения. После Суоярви стало ещё веселее: если петрозаводский машинист разгонялся и тормозил идеально плавно и точно по графику, то питерский брал с места с такими рывками и грохотом, что на каждой станции храп в вагоне заметно ослабевал. Так же произвольно он обходился и с графиком. В довершение всего сдохло какое-то электрооборудование, и вместо регулировки освещения началась светомузыка с грохотом рубильников за стенкой. Тыдыщ, жёсткий строб, тыдыщ, и так несколько раз подряд на каждой станции, пока проводница не отчаялась и не прекратила попытки взаимодействовать со светом в вагоне.

За десять минут до прибытия вытаскиваю велик в тамбур. Выгружаюсь в Гимолах под диалоги проводников: «а чего она фонарь-то зажгла, мы вообще-то ещё даже не прибыли» — «ну и ладно, постоим подольше». Время три четырнадцать, прибытие — в три восемнадцать, стоянка две минуты. В три восемнадцать с копейками поезд дёргается и начинает удаляться от платформы. Проводники опять удивлённо переглядываются.
Здравствуй, край северный, незнакомый.

———- Добавлено в 19:05 ———- Предыдущее сообщение было в 13:45 ———-

На платформе у соседнего вагона просматривается кучка молодёжи с рюкзаками и фонариками. Кучка беспокойно движется и зовёт какого-то Игоря. Одна девушка добегает до меня, убеждается, что я не Игорь, получает мои уверения, что на платформе впереди никого больше не было, и убегает обратно. Спустя пару минут громких призывов откуда-то с другой стороны возникает Игорь, и компания удаляется в направлении подъехавшей «буханки» — судя по всему, одного из местных проводников. Не торопясь упаковываюсь, возвращаю руль в рабочее положение, обнуляю велокомп — и вперёд.

Время 3:37, ночи уже не белые, но впереди начинает заниматься заря. Несмотря на многообещающий указатель «Гимолы-сити», посёлок остаётся в стороне, я миную его через площадку для погрузки щебня и песка, и выезжаю на дорогу к карьеру. Соответственно, не вижу и каменного указателя на карьер и Воттоваару, который мелькает почти во всех отчётах автомобилистов.

До карьера 6 км, дорога — обычная широченная грунтовка с типичными нечастыми ямами, видимо, регулярно подсыпаемая ПГС из того самого карьера. Далее начинается лесная дорога, по поводу которой встречаются самые разные характеристики. Всё, что могу сказать — что лето стояло крайне засушливое и жаркое, плюс в округе преобладает песчаный и супесчаный грунт с камнями разного размера. Воды на дороге нет вообще, но вскоре начинается участок с торчащими брёвнами и булыжниками. Тут уже автомобилисты наверняка нервничают, а я прохожу его, не снижая скорости. Впрочем, торопиться мне некуда, главная моя задача — привыкнуть к месту и дать месту привыкнуть ко мне, силы тоже ещё наверняка понадобятся, и еду неспешно — 15-18 км/ч.

После участка с каменьями и торчащей древесиной дорога становится практически идеальной. Вижу справа за деревьями озеро Питкая, слезаю с коня и иду, так сказать, поприветствовать. Есть у меня привычка иногда не то разговаривать, не то обмениваться мыслями с деревьями, камнями, реками и озёрами, встречаемым или ощущаемым вблизи зверьём. Здесь, вблизи загадочной Воттоваары, это как нигде уместно.

Над озером тлеет рассвет, а вода — прозрачная, светлая и тёплая. Удивительно, но здесь, на этой дороге, я впервые в жизни почувствовал какой-то новый запах леса, не знакомый прежде. Не терпкий дух нагретого солнцем вереска, не дурманящий морок болот с оттенками багульника и сфагновых кочек, не открытое благоухание цветущих полян, а какой-то плотный сладковатый аромат, в котором почудился будущий лесной урожай; в нём было предощущение черники, морошки, голубики, брусники, цветущих цветов. Здесь, над просыпающимся озером, он был почти осязаемым, и он был прекрасен.

Наконец подкатываю к первой из знаменитых луж, которые неизменно кочуют из отчёта в отчёт и преграждают путь избыточно большому числу визитёров. «Лужа» — это, пожалуй, мягко сказано. Даже для сухого лета она, так сказать, пышет отменным здоровьем и не собирается исчезать. Из неё торчат милые камушки, по бокам разбросаны автомобильные подкрылки с логотипами ВАЗа и УАЗа, а дерево рядом увешано автомобильными номерами, пожертвованными преодолению лужи. На пути туда было темновато для детализированных съёмок, а на пути назад я не смог не запечатлеть сие памятное местечко.

Лужа не одна, их три друг за другом, а поодаль ещё одна, и они одна другой под стать. Исчезнуть им не суждено, либо пока не построят гать, либо пока не исчезнут болота. По обе стороны дороги — прекрасные гимольские болота едва ли не до горизонта, которые даже меня, отчаянно влюблённого в такие места, слегка пугают своим жутковатым простором. Воды в них, как я полагаю, хватит надолго. Как эти места выглядят весной, осенью или в дождливые годы, страшно даже представить. А вода во всю ширь дороги прекрасно видна даже на снимках гугла.

Одна из луж, впрочем, почти совсем высохла, и поэтому видны сюрпризы, ожидающие водителей авто, когда в яме стоит вода:

Прекрасная способность велосипедиста превращаться из транспортного средства в пешехода и обратно незаменима и здесь, не только на городских перекрёстках. Две лужи я обхожу пешком по болоту, одну перехожу вброд с велом в поводу (свежо воспоминание, как я две недели назад заехал в такую же под Петрозаводском и застрял в грязи, погрузившись выше втулок, которые пришлось перебирать), а самую невинную на вид переезжаю по краешку. Где-то вскоре мне навстречу проезжает уже знакомая «буханка», отвезшая компанию с Игорем к горе, а у четвёртой лужи стоит целая компания местных, тоже кого-то возивших к Воттовааре и обсуждающих, чем закидать лужу, чтобы машины не вязли в грязи. Перекинулись парой слов о погоде, дороге, планах, обсудили настройку и ремонт переключателей на велике. Поинтересовавшись моими планами и намерениями, мужики наотрез отговорили меня возвращаться по линдозерскому варианту и определённо отправили в Гирвас.

За вычетом упомянутого неприятного участка и луж, дорога практически идеальна… для тех, кто преодолеет бяку (типичное мнение автомобилистов выглядит примерно так). Мосты, которыми автоводители пугают друг друга, на удивление прилично подновлены, поверх гнилых оснований уложены и сбиты скобами свежие брёвна. Уложены продольно. Для авто, как думается, это очень комфортный вариант, а на веле — снова пешком. Так преодолеваются и несколько безымянных ручьёв, и речка Тяжа, вьющаяся вокруг горы и впадающая в Воттозеро пятью километрами юго-западнее Воттоваары. Если ехать на северную стоянку, Тяжу придётся пересекать трижды, третий раз — по неглубокому каменистому броду. Вода в Тяже светлая, чистая и вкусная — совершенно не побоялся пить её, так сказать, прямо с дороги. Учитывая сухое лето и обилие болотных массивов в окрестностях, можно предположить, что речка подпитывается родниками: болотные торфяные речки обычно выглядят иначе. Кстати, прекрасный и сильный ключ, тоже питающий Тяжу, расположен прямо на южной стоянке. Поворот туда — сразу за первым мостом, но решаю двинуться либо на восточную, либо на северную стоянку. Заезд на восточную я как-то пропустил, поэтому поехал в направлении самой дальней — северной. Если бы двинулся на южную, путь от Гимол занял бы всего около 23 км, но пришлось бы искать место для палатки: на юге, по ощущениям, в основном останавливаются автомобилисты, не предполагающие палаточной ночёвки. Я же, пока искал место для своего «лагеря», накрутил 41 км — зато был абсолютно спокоен за оставленные палатку, рюкзак и стелс.

За бродом через Тяжу начинают ощущаться прелести ледникового рельефа, наедине с которым мне предстоит провести два дня. Почти сразу приходится влезть на песчаную гору, после чего дорога идёт по заметной верхотуре. Где-то внизу проплывают заболоченные низины и озёра, на некоторых участках дорога идёт по середине склона, от которого в одну сторону — сорокапятиградусный спуск метров на десять-пятнадцать, а в другую — похожий подъём. Всходит солнце и освещает вдалеке не то склон Воттоваары, не то очередной ледниковый холм.

За рассматриванием природных красот, к своему великому сожалению, упускаю «Гору смерти» — место, где погибли, вырываясь из окружения летом 1942 года, более двухсот из 648 партизан бригады И.А.Григорьева, Поход бригады описал в романе «За чертой милосердия» Дмитрий Гусаров, а на высоте 264,9 осенью 1982 года был поставлен памятный знак.
Как-то получилось, что не занёс точку в скрины на телефоне, мобильной сети (естественно) не было, пока не поднялся на гору, а на обратном пути, уже прояснив координаты, проехал другим маршрутом и не стал возвращаться в дождь. Значит — будет дополнительный повод побывать снова…

«Смерть-горой» часто любят называть саму Воттоваару, что совершенно неверно. Высота 264,9 находится в стороне от вершины, у дороги на северную стоянку, и никак не связана с основным массивом горы. Впрочем, мистики обожают отождествлять два этих объекта и всерьёз рассуждают, что и финнов, и наших интересовали именно некие артефакты на Воттовааре, ради которой обе стороны и выдвигали силы в этом направлении. Не то шаманской силой овладевали, не то оружием пришельцев, работавших на горе. Сказок, в общем, много. Вплоть до «окровавленных камней», которые в окрестностях горы весьма обильны. Ярко-оранжевый цвет валунов непривычен, но, само собой, никакая это не кровь, а вполне нормальные лишайники. Зрелище, впрочем, яркое и любопытное.

Пытаясь найти место для стоянки, заезжаю в тупик у западного берега озера Вертаслампи. В итоге — лишних четыре километра, обнаруженный палаточный лагерь и первый взгляд на Воттоваару. Трудно представить реальные масштабы скальных стен и обрывов, но чувство, когда смотришь с холма через лощину с мелколесьем на поросшие соснами камни — что высота не меньше метров тридцати, а то и сорока. Сфотографировать нормально всё время что-то мешает…

В 7:28, через четыре часа после выезда со станции, окончательно убеждаюсь, что я на верном пути, духи горы и навигатор не подшутили, и пора наконец остановиться.

Сворачиваю на очередной развилке и по песчаной дорожке с валунами, покрытыми кровавым лишайником, между циклопических каменных глыб, разбросанных повсюду, выезжаю к безымянному озеру, лежащему между ледниковых гряд. Увидев, что дорога нигде не подходит к воде, а местность имеет уклон под 45°, радуюсь: сюда точно никто не полезет, а относительно ровную площадку найти можно всегда.

Ради места под палатку приходится объесть несколько квадратных метров густого и обильного черничника. Это приятно, потому что у себя под городом в этом году никаких ягод нет, а Воттоваара вся заросла черникой и брусникой. Ставлю палатку и заваливаюсь вздремнуть: бессонная ночь в поезде даёт-таки знать о себе. Это оказывается как нельзя более кстати, потому что ни с того ни с сего начинается не заявленный в прогнозе лёгкий дождь.

Последнее, что успелось сделать перед залезанием в палатку — это сооружение места для костра. На этом месте вроде бы никто никогда не останавливался, поэтому пришлось всё начинать с нуля. Впрочем, с каменьями любой формы и размера — естественно, никаких проблем, местность вполне годится для какой-нибудь сцены в Волчьем ущелье из «Фрайшютца». Разгребаю тоненькую подстилку, под ней что-то вроде глины, это вполне устраивает. Сушь неимоверная, но жечь я пока ничего и не собираюсь, а к вечеру будет понятно, как себя вести. Двухлитровую бутылку из-под «Байкала» я не выкидываю, хотя она уже пуста, а ещё у меня есть чудесная штука — пол-литровый термос, а в нём заваренный ещё дома иван-чай с таволгой, морошкой и сахаром. Немного дивного напитка я употребляю с куском хлеба и яблоком, после чего незамедлительно вырубаюсь под звуки дождя.

Проснувшись около половины одиннадцатого, констатирую, что дождя нет, под центром палатки находится большой укрытый черничником камень, а велочехол в условиях неровной местности — плохая замена коврику, ибо сделан из нейлона, отчаянно скользок и едет куда-то в нижний угол палатки. Ладно, шут с ним, мне не привыкать. Главное, что «погоды стоят предсказанные» (© «Понедельник…»), и можно выдвигаться к горе. Комплектую маленький рюкзак, лезу куда-то вверх по крутейшему склону, извлекаю из-под ёлки стелс и выезжаю в сторону северной стоянки. Снова проезжаю оранжевые лишайники, брёвна, наваленные над ручьём, замечательные исполинские камни вдоль дороги (в каждом — по полтора-два моих роста) и возвращаюсь на основную дорогу.

Километра через четыре — очередной столб с серией табличек: напоминание про охранный статус горы, просьба увозить мусор и что-то ещё. Дорога берёт круто вверх прямо через скальный выход, исцарапанный ледником, и начинается что-то неописуемо фееричное. Вообще — Воттоваара лишила меня одного из любимейших выражений. Часто, забравшись на какую-то верхотуру наподобие петрозаводского Чёртова Стула, я всегда мысленно (или вслух, если было кому и было кстати) говорил: — «славное место, пол-Карелии видно»! Всё, теперь эта фраза потеряла всякий смысл: пол-Карелии, видимо, видно только в одной её точке. Ну, может, на трассе «Кола» возле Святозера что-то похожее. Других мест с таким обзором, доступных для посещения, я не припоминаю. Вокруг во все стороны простирается вересковая пустошь с мелкими сосенками, осинками и берёзами. У дороги, чуть в стороне, возвышается здоровенный расколотый валун примерно трёхметровой высоты, в расселине которого топорщится небольшая ёлочка. Судя по затоптанности кустов вокруг и скруглённости верхней кромки лежащего рядом обломка, туристы считают своим долгом пошастать кругом и забраться наверх. Примерившись и попрыгав там-сям, забираюсь на макушку камня. Я тут однозначно не первый, потому что о камень кто-то тушил окурки, что валяются тут же в ложбинке. Тут же налетает ветер. Мне не до него, потому что я прихожу в себя от обалдения. Внизу, как на ладони — те самые пол-Карелии: лежащие в четырёх — восьми километрах озёра Валлас, Торос и Карбисалми, за сосновой грядой — Воттозеро. Правее, к северу — какие-то холмы и гряды, не то ледниковые, не то скальные, поросшие лесом, а за спиной, если обернуться — основной скальный массив Воттоваары, и по всему этому бегут шаловливые тени облаков. Гора — самая высокая точка западной Карелии: 417,3 метра. Я ещё далеко не на вершине, но обзор уже фантастический.

Спрыгиваю с камня и обнаруживаю, что стелс опрокинулся под порывом ветра. Ну и шут с ним, зеркало цело, а груза всё равно нет. Еду дальше, через несколько сотен метров — очередной шикарный располовиненный валун, но этот уже метров пяти в высоту. Естественно, рядом кострище, даже с мангалом, и следы протекторов.

Дорога становится каменистей и грязнее, и накатанные практически за каждым кустом автомобильные колеи возвещают прибытие на северную стоянку. До моего лагеря по азимуту — меньше трёх километров, по дороге — 5,5. Где-то слева, за понижением плато, тянется скальная стена высотой этажей в семь — край основного массива Воттоваары. С ней я ещё познакомлюсь поближе. Впереди, к юго-востоку, светится озерко, которым заканчивается дорога.

Воттоваара и её окрестности интересны естествоиспытателям тем, что здесь — из-за возвышенного положения, бедности почвы и периодического недоувлажнения — складывается лесотундровое сообщество, необычное для столь низких широт. На туристический же взгляд навсегда врезаются в память странные сочетания предметов и пейзажей, которые не так легко повстречать, спустившись вниз: камень и болото, болото и засушливая пустошь, скала и озерко, валуны и кувшинки. Картину дополняют каменные глыбы, натащенные на гору ледником и разложенные повсюду в самых неожиданных местах и внешне неустойчивых положениях. Даже если не ходить дальше северной стоянки, картина никогда не забудется.

Прямо на краю тропы встречаю первый в этом году подосиновик (ну да, такое у нас в Петрозаводске антигрибное и антиягодное лето). Стоянка пуста, время к полудню — с поезда, стало быть, никто сюда не двинулся, а автомобилистам, выехавшим с утра даже из Петрозаводска, не говоря уж о более дальних городах, ещё рановато было добраться. Затаскиваю стелс в березняк и цепляю там к ёлочке, приютившейся среди берёзовой поросли. Выбираясь, обнаруживаю свою «парковку» прямо позади импровизированной туалетной полянки. Ну да ладно, зато никто не полезет, а более густых кустов вокруг не наблюдается. Гриб я не трогаю: мне он без надобности, а кого-то, быть может, ещё порадует.

Обхожу озерко по тропе, и тут уже натыкаюсь на первую экзотическую корягу. О деревьях Воттоваары будет отдельный разговор, но это — первая из мёртвых сосен, росшая на болоте бог весть сколько веков назад.

Пробравшись через ручей, одновременно заболоченный и каменистый, забираюсь на каменную осыпь и оказываюсь на промежуточной террасе. Здесь тоже присутствует озерко, но совсем маленькое и мелкое, с каменным дном и более красивое, чем первое. Если нижнее озеро всем, кроме каменной стенки на востоке, напоминает обычную карельскую ламбу, то у этого озерка свой шарм. Берег активно используется как территория для палаточных стоянок, а вокруг есть очень симпатичные сосны. Впрочем, здесь бы я не остановился: мимо проходит популярная тропа, озеро столь мелкое, что непригодно для купания, а качество воды в нём тоже может вызывать вопросы. Лучше просто полюбоваться и лезть дальше, вверх.

А вот это, между прочим — тропа между двумя предыдущими кадрами.

Вся вершина покрыта очень своеобразными деревьями. Кто-то приписывает причудливые формы этих сосен действию злых духов или воле древних шаманов — саамских нойд, для кого-то это — лишь действие ветров, дующих на открытой возвышенности; но посмотреть есть на что, а всё самое фантастическое и по-своему печальное — ещё впереди.
Практически на каждое примечательное дерево возле тропы посетители привязывают ленточки, тряпочки, тесёмки , обрывки полиэтиленовых мешков, а некоторые, похоже, в экстазе разоблачаются или рвут на себе одежды. Во всяком случае не редкость встретить повязанные на дерево колготки или целую майку. Примерно понятно, что думают восторженные посетители о духах горы. Друге дело попытаться понять, а что духи скал и деревьев думают о счастливых туристах, цепляющих на дерево носок или рукав рубахи. Возле одного из камней на ветке сосны полоскался на ветру литовский флаг. К счастью, целый и небольшого размера.

На макушке горы очень пусто и достаточно ветрено. Обзор практически ничто не закрывает, поэтому видно даже не пол-Карелии, а вообще неизвестно какие синие дали. Если до Воттозера пять с небольшим километров, то до Гимольского — не меньше шестнадцати, а вон оно, отчётливо виднеется вдалеке, это на фотке его плохо видно.

Отлично ловится сеть, потому что вышки в Суккозере и Гимолах — в прямой видимости. Туда и туда — по прямой 16-18 км, днём посёлки не видны, а ночью, когда горят огни, по словам местных проводников, их можно увидеть даже в окрестностях северной стоянки, которая на шестьдесят метров ниже по склону.

С тех пор, как туристы начали осваивать Воттоваару, они там порядком поднапакостили. Дело даже не в хламе — его крайне мало, и не в тропах, протоптанных по всей горе от одного интересного камня к другому, а в том, что именно безалаберность посетителей, наверное, и привела гору в нынешний вид. Из-за которого гору и стали называть «местом смерти», «лесом-в-который-нельзя-ходить» и тому подобными эпитетами. В 2006 году, скорее всего, из-за неаккуратного разведения костров, всю гору охватил лесной пожар. Огонь практически полностью уничтожил и без того скудную растительность на скалах. Большая часть сосен погибла, выжили только некоторые экземпляры в расщелинах и на болотах среди скал, плюс часть деревьев в не тронутой огнём северо-западной части комплекса. Жутковато-мистический облик нынешней Воттовааре придаёт колоссальное количество мёртвых сосен и елей. Скрученные летними ветрами и зимними вьюгами и снегом, они не один век выживали на скалистой вершине, раскидывая узловатые ветви, изгибаясь всеми сучьями, и действительно имели вид «деревьев, растущих корнями вверх».

Все они жили долго и счастливо, пусть и трудно, и умерли в один день…

Не знаю, почему мне всегда казалось, что именно у таких деревьев есть души, которые легче, чем у живых и юных, ощутить и почувствовать. Даже на обычных болотах, где такие серебристо-серые скелеты — просто результат естественного старения сосен, они подолгу не отпускают взгляд. Здесь же, на этой пустынной, вознесённой к небу каменной площади, наверное, проще, чем где бы то ни было, услышать их голоса, недошумевшие положенного срока. Бродя по скалам, я пытался представить, что было бы, окажись я на горе лунной ночью. Впрочем, фантазии не хватило, и это, наверное, хорошо. Потому что воттоваарские, жутко застывшие, драконы вечного одиночества, крокодилы, ведьмы, лешие и птеродактили, спруты и медузы, единороги и олени, вечно убегающие от смерти и не избежавшие её, даже при свете дня сообщают душе и сознанию что-то запредельное, почти невыносимое, даже если не вглядываться в их отчаянные глаза.

Может быть, именно от этого странного чувства прерванной жизни, лучащегося из корявых стволов и изломанных ветвей, особо радостными были встречи — нечастые, увы, — с немногими выжившими в пожаре деревьями, продолжающими жить на опустевших скалах. Их хотелось обнять и расцеловать, как родных и друзей, вернувшихся с жуткой войны…

Где-то вблизи центральной части горы, где практически ни одно дерево не уцелело, на каменной глыбе примостился выживший куст можжевельника. Juniperus communis, судя по виду, достаточно стар. Его я, понятное дело, не мог обойти вниманием. Стволы можжевельника обычно достаточно прямы, хотя и причудливы по форме. Этот же, воттоваарский, под стать всем здешним деревьям, умудрился заползти на каменную плиту, стелясь по ней, как одеревеневшая лиана.

Десяток его синих ягод — та мелочь, которую я прихватил с Горы в дополнение к осколкам скалы. Может быть, какая-то из них прорастёт — мне будет куда посадить можжевеловый росток с Воттоваары…

Грусть нынешнего положения горы — даже не в этих страшноватых памятниках погибшему лесу, и не в том, что до новых сосен на вершине горы не доживёт ни один из читающих сейчас эти строки, а в том, что всё это никак невозможно окультурить и законсервировать. Деревья не могут стоять так вечно. Несмотря на сушь, они медленно подгнивают снизу и уже начинают падать. Убрать их практически нет возможности: трудно представить, чтобы за дело взялась вертолётная техника, а доставить на гору что-то ездящее по земле очень трудно (хотя попадались фотки, где на горе стояло что-то типа ГАЗ-69). Это значит, что через несколько лет большая часть Воттоваары из средоточия феерически прекрасной жути имеет шанс превратиться в большую труднопроходимую кучу весьма пожароопасного хлама. Который может легко вспыхнуть от очередного недопотушенного костра, молнии в сухую грозу или солнечного луча, преломившегося в брошенной стекляшке. Этого, конечно, не хотелось бы. Тогда вершина точно будет мёртвой на долгие годы, учитывая скорость накопления культурного слоя в таких местах — какие-то доли миллиметра за сто лет.

А пока на недовыгоревшей почве буйно плодоносят брусника да черника, и местами вороника с голубикой, да восстанавливаются вереск, ягель и мхи…

———- Добавлено в 13:04 ———- Предыдущее сообщение было в 01:47 ———-

Ну, теперь — собственно, о камнях. Даром что Воттоваара — едва ли не в первую очередь геологический объект. Вроде бы северян не удивить ни скалами, ни валунами — этого здесь в прямом смысле навалом. Однако и здесь у горы неповторимый облик и свой шарм.

Основной скальный массив Воттоваары — это кварцит. Лично мне он не особо привычен, в окрестностях Петрозаводска привычнее граниты, брекчии и прочие магматические породы, гранитные же — и мысы комплекса онежских петроглифов на восточном берегу Онего. Кварцит мне знаком по глубокому детству. Начитавшись книжек, лет в пять-шесть я усиленно пытался добыть огонь, тюкая камешками. Благо онежский берег был рядом, материала для опытов было хоть отбавляй. Быстро выяснилось, что огонь не очень-то добывается, но интереснее всего ходить по тёмному коридору общаги и стучать друг о друга розоватыми полупрозрачными камушками. Они прикольно освещаются вылетающими искрами, и от них при ударах исходит характерный запах. Детство давно прошло, в камушки я не стучал лет тридцать пять — а тут, затеяв место для костра на стоянке, решил расколоть здоровую глыбу, поднял её и бросил на острую грань лежащей на берегу озера такой же. Глыба раскололась (что и требовалось), а звук и запах были ну очень родные и знакомые. Жаль, было светло — наверняка были и искры. Ура, детство вернулось! Камушки, правда, были размером не с грецкий орех, как когда-то, а с лазерный принтер. Ну и ладно — большим людям, как говорится, большие игрушки.

Короче говоря, вот из этой светло-серо-розоватой породы в основном и состоит гора. Камни покрыты лишайником (увы, не оранжевым) и обветрены, так что исконный цвет скал виден в основном на тропах, где многочисленные шаги стирают лишайник и сдвигают почву и торф. Ну, а поскольку когда-то гора полностью была покрыта ледником, то он, двигаясь, не только разворошил камни на самой горе, но и натащил и на вершину, и во всю округу не только кварцитных валунов, но и кусков гранита, и чего-то ещё.

С деятельностью ледника, а также со свойством кварцитных глыб раскалываться по довольно прямым линиям связаны, видимо, многие легенды о Воттовааре. Насколько они правдивы, не мне судить, но якобы в изобилии разложенные по горе камни — это сейды, вместилища душ древних колдунов и шаманов. В самом деле, зрелище громадных каменьев, то «висящих» на наклонной скале, то поставленных на малюсенькие каменные подпорки — достаточно захватывающее. Что это на самом деле — в самом деле детище древней мегалитической культуры, «карельский Стоунхендж» или же простой, но эффектный результат таяния ледника — шут знает. Учёным пока не удалось зафиксировать ни на горе, ни в её окрестностях следов пребывания саамских племён: стоянок, артефактов и тому подобного. С ледником проще: вмёрзшие в его толщу огромные камни при таянии опустились на нижележащие мелкие булыжники, песок и гальку, талая вода вымыла всю мелочь, а глыбы остались лежать, опираясь на несколько застрявших внизу самых крупных камней. Поэтому думать можно что угодно, а подумать есть о чём. Да и просто красиво и необычно, в общем-то говоря.

Подобных конструкций и других «странных камней»-сейдов на Воттовааре насчитывается чуть ли не четыре сотни. Создавались ли они с неким культовым значением, возникли естественным путём и стали объектом поклонения и ритуалов, или вообще никогда не были интересны древнему человеку — доподлинно неизвестно.
Многие камни расколоты. Зачастую, как свойственно кварцитным блокам — по довольно правильным линиям. Экскурсоводы-проводники охотно развлекают туристов рассказами о том, как древние шаманы концентрировали волю и «ментальными ударами» раскалывали глыбы по абсолютно прямым линиям, а потом учили этому своих учеников. Видимо, поэтому не все сколы так уж ровны. Сделать хотел грозу, а получил козу… Про выветривание рассказывать и слушать — выходит не так захватывающе. Но, что ни говори, а смотрится шикарно.

Вот этот вот камушек, служащий ориентиром для развилки основных троп — размером с небольшой дачный домик или с солидный гараж.

А вот это — он же, вид сбоку.

Бывает вот так. Ещё полбуханки кто-то схомячил — рядом не валяется.

Многие камни, хотя и не висят в воздухе и не расколоты, но выглядят фантастически странно и чем-то притягивают. Чего стоит один только гигантский застывший не то кегельбан, не то бильярд на косом склоне одной из скал.

Обилие туристов сказывается не только в цветных лентах и почти постоянном присутствии кого-то в поле зрения. Во-первых, ими повсюду сложены то маленькие каменные сейдики на «ножках», то пирамидки. Они на горе, вдоль троп, они возле всех стоянок и кострищ, они около дорог задолго до самой Воттоваары. Ладно, это нормально. Если считать основой для термина «турист» слово «тур» в значении каменной кучки как ориентира, памятного знака или вместилища какой-то информации — то гуляющим по горе сам Укко велел оставлять повсюду эти самые туры. Правда, я очень старался, чтобы все эти новоделы не попадали в кадр, так что на фото их практически нет. Во-вторых, люди обнаруживаются в самых неподходящих местах.

Попытка подобраться к висящему над обрывом громадному куску скалы, прозванному либо «Шаманом», либо «Головой Укко», очень позабавила. Только я нацелился обойти каменюгу кругом и прицелился пофоткать, как из «головы» послышался голос. Ну, пушкинским Русланом я себя не успел ощутить, в пропасть от неожиданности не сверзился, да и вообще было не страшно. Тут же выяснилось, что под камнем есть расщелина (это, как уже понятно, абсолютно нормально для Воттоваары), размером она с небольшую палатку. Под сенью, так сказать, камня обнаружились двое джентльменов, курящих кальян за неторопливой беседой о преимуществах отдыха в разных туристических зонах страны. Мистики не получилось, не получилось и фотосессии (кальян я могу сфоткать и у нас на набережной), а получилась-таки в чистом виде опера Глинки. «Туман понемногу рассеивается, и видна уже громадная Голова; внутри неё помещается хор». Ну, и меня со скалы как ветром сдуло: стало скучно.
Там вон рядом для масштаба человечки стоят.

(смотрю на шмотки возле расселины, и ничего с собой не могу поделать — «Пикник на обочине» в голове: «а вон канавка, где Слизняк гробанулся. Пёстрое там что-то виднеется, может, тряпьё его»). Тьфу-тьфу-тьфу, конечно. Но знаменитая сталкеровская Зона, пока ползаешь по горе, вспоминается не раз.

С досады на кальянщиков забываю спуститься на болото, где торчит группа камней, именуемая «алтарём» (такая милая россыпь великанских кубиков), а рядом — треугольный осколок скалы, восторженно именуемый «пирамидой». Так и не полазил там. Ну и ладно, не всё же сразу.

На центральной скале прочно обосновалась компания молодёжи (может, из палаточного лагеря, может, та, ночная, с Игорем) с планшетами и блокнотами. Рисуют, что ли, не поймёшь. Связь с Воттоваарой они упрочивают каким-то психоделическим саундтреком, вяло ползущим из колонки на всю округу. Ухожу в сторону, но не помогает: спустя час декорации и музыка всё те же.

Гуляя по юго-восточной части горы, наслаждаюсь распахнутым вокруг свежим простором. Обзор всё такой же фантастический, в стороне от скального кряжа проходят дожди, подсвеченные солнцем. Любуюсь великолепием пространства, допивая чаёк из термоса и заедая его душистой подножной черникой. Соображаю, что палатке моей, может, и достаётся сейчас — дождь протягивает куда-то в её сторону. Ну и ладно, у меня-то солнышко.

Едва ли не большая часть всех легенд и домыслов про Воттоваару связана с центральной частью горы — так называемым «амфитеатром» и каменной «лестницей в небо», лежащей в стороне от горы. Можно поискать материалы — их много. Геологи утверждают, что в послеледниковый период здесь произошло мощное землетрясение (от 9 до 12 баллов), в результате которого центр массива провалился где-то на шесть метров, часть скальных обломков ушла глубже или, напротив, улетела в сторону, процарапанные ледником линии сместились и развернулись на значительный угол, а в центре горы образовалось озеро, часть которого позже стала болотом. Любители культовых историй с упоением слушают рассказы, как шаманы с помощниками и учениками восседали на ярусах «амфитеатра» и упражнялись в шевелении камушков и прочих забавах. Как бы то ни было, но катастрофизм картины заметен и поныне. Он — и в высоченных нагромождениях кварцитовых глыб на ступенях «амфитеатра», и в торчащих дыбом пяти-семиметровых осколках скал, и в отполированных ледником кварцитных плитах, разбитых на огромные блоки, раздвинутых многометровыми провалами с отвесными стенами. Кое-кто всерьёз утверждает, что никакие силы природы не могли создать такой рельеф, и что здесь велись работы с использованием неведомых ныне суперинструментов.

Эти штуки, торчащие на западе центрального провала — метров по пять в высоту…

На краю «амфитеатра», возле каменного не то боулинга, не то бильярда — одна из самых загадочных конструкций Воттоваары, именуемая «колодцем» или «купальней». Проползав несколько часов по скалам и камням различнейших форм и размеров, привыкаешь ничему не удивляться. Забегая вперёд, скажу, что не удивила даже знаменитая «лестница». Но природу колодца я понять не в состоянии.

Посреди гладкой наклонной плиты, разбитой трещинами, зияет прямоугольный провал по меньшей мере трёхметровой глубины. Что глубже, не видно, потому что внизу стоит тёмная болотная вода. От «колодца» во все стороны расходятся широкие расколы той же глубины. С трещинами и частью стенок «колодца» всё ясно. Их можно мысленно сложить друг с другом, как Африку с Америкой, и они совпадут. Но некоторые стенки провала, продолжающиеся по скале в виде трещин, поражают. Они ориентированы строго перпендикулярно поверхности скалы, и абсолютно ровной и гладкой плоскостью спускаются на трёхметровую глубину, исчезая под водой.

Как расколоть скальную громаду, образовав участки с ровностью бетонной плиты и с такую же плиту размером, я решительно не представляю. Непостижимо и то, где «выпиленный» кусок скалы. Он либо провалился вглубь, либо исчез: противоположные стенки «колодца», в отличие от окружающих трещин, совместить невозможно, их конфигурация не совпадает.

Познакомившись с «колодцем», спускаюсь на болотистое дно котловины и готовлюсь вылезать из «амфитеатра» наверх. На центральной части скал, над озерком, расслабляется всё та же компания. Музыка никуда не делась, зато (как выяснится завтра) часть листков из планшетов и даже чья-то сидушка улетели со скалы вниз, в болото, и плавают там, портя пейзаж. Доставать их оттуда сложно: с болота не подобраться, а со скал — вниз до воды и мха всё те же три-четыре метра.

Над местностью доминирует деревянный крест. Куча камней, в которой он укреплён, щедро приправлена золотой краской из баллончика. Смотрится он здесь совершенно посторонним предметом, и что символизирует — не очень понятно, хотя рядом обнаруживается мемориальная плита. При всём уважении к памяти павших воинов Второй мировой — не помню, чтобы непосредственно на Воттовааре велись какие-то бои. А про высоту 264,9, «Гору смерти», я писал выше. Впрочем, не суть.

Тем временем на западе явственно громыхнуло, а зловеще потемневший горизонт намекнул, что движется не объявленная прогнозом гроза. Угодить под грозу на Воттовааре было бы на редкость любопытно, но иногда просто хочется жить, и это желание пересиливает жажду экзотики. С горы явно надо убираться.

Кроме того, я ещё не познакомился с «лестницей», а для этого надо вернуться к началу путешествия, к огромному расколотому камню, и оттуда идти на восточную стоянку. Многие пытаются искать её на самой горе и ничего не находят. За день у меня человек восемь спросило, как её найти.

«Лестница» вроде как абсолютно природна. Хотя выглядят её тринадцать ступенек довольно необычно. Где-то читал, что якобы на её верхушке раньше был каменный трон, который потом бесследно исчез — якобы, его вывезли в годы войны не то финны, не то немцы для каких-то оккультных опытов. Ну, да таких легенд на Воттовааре вокруг каждого камня уйма. В каком-то из озёр якобы лежит каменный шар, который раньше был на скале рядом, а потом туристы скатили его в озеро. Где-то утверждалось, что внизу, под обрывом, которым кончается «лестница», в почве повышенное содержание фосфора, а значит, там совершались жертвоприношения и валялись, медленно разлагаясь, кости. Сейчас на лестнице нет ни трона, ни костей. Зато в ямке наверху есть куча денег и свежий апельсин. Апельсин оставили весёлые ребята, что сидели с музыкой в «амфитеатре». Они разбились на группы, первая нашла место сама, вторая — спросив у меня. Приходим туда вместе, преодолев длинный каменистый склон и болото (на Воттовааре даже болото — не плоское, а наклонено вдоль холма, но при этом настоящее и весьма мокрое). Жду, пока ребята насидятся и нафотографируются на ступенях, потом фотографирую достопримечательность тоже. В небе громыхает всё ближе.

Не успел отфоткать «лестницу», как принялось-таки дождить. Судя по виду небес, грозовой фронт наконец дошёл до горы. Лезть в сомнительную погоду назад через верхотуру два с половиной километра совсем не улыбается. Плюс — то ли по рассеянности, то ли горные тролли подшутили, но я весь день протаскал с собой два пауэрбанка, умудрившись оставить в палатке USB-шнур. Телефон после активных поисков сети и мощного фотографирования просел до 9%, а хотелось ещё вечером выйти с горы в сеть и отписаться, что да как. Картина маслом: я под горой, надвигается гроза, до велика 2,5 км через вершину на северо-запад, до палатки — 1,9 км к северо-востоку, и телефон сел. Поэтому принимаю отчаянное решение не возвращаться на северную стоянку к оставленному транспорту, а идти напрямик по навигатору к палатке.

Прохожу по тропе через «каменные ворота» и углубляюсь в лес. Несколько ледниковых гряд, пара озерков и очередное болото преодолеваются без проблем, и вскоре я топаю по берегу «своего» озера к стоянке. Топаю не очень бодро, потому что лес промок, дождь продолжается (хотя молнии и гром кончились, как только принял решение не возвращаться на гору), а ходьба вдоль 45°-ного уклона с поминутным перелезанием через мокрые стволы — это тот ещё эквилибр.
Кто-то утверждает, что деревья в местах, подобных Воттовааре, скручивают не ветер и снег, а некие негативные энергии и злые силы. В это я не верю, но вдали от вершины, среди нормального леса, некоторые сосны всё-таки выглядят странно…

Палатка на месте, ни духи, ни туристы, ни ветер её не унесли (а ветер днём был изрядный — может, и не зря я затащил внутрь кусок кварцита). Устраиваюсь спать, пока не кончится дождь. Время семь вечера, долго я в такое время не просплю, дальнейшие планы решаю определить по погоде.

Просыпаюсь в четверть девятого. Тишина, дождя нет. Отлично. Телефон зарядился до 78%. Влезаю в сапоги и куртку и решаю пойти за великом на северную стоянку. Потому что утром вроде как нужно отправляться в обратный путь, а лишних 11 километров до стоянки и назад проделывать совершенно не хочется. Сумерки пока ещё достаточно долгие, однако цепляю на голову фонарик и отправляюсь.

На ближайшей развилке соображаю, что дорога, уходящая вдоль озера в тупик, значительно короче, чем полный проход до стоянки. Решаю пойти по ней, а оттуда — лесом, всё так же по навигатору — к основной дороге. Кусты и трава мокрые, пахнет свежестью, дождём и вереском, пищат немногочисленные комары, но в целом всё довольно комфортно. Как и предрекала карта, дорога кончается, углубляюсь в лес, и через 600 метров обнаруживаю себя на верху примерно пятнадцатиметровой каменной стены. Стена не так чтобы отвесная, но не шибко приятная, обросшая скользким мхом и не очень отчётливо видная впотьмах. Это та самая скальная стенка, что так нравилась мне при подъезде к северной стоянке днём. Я мечтал порассмотреть её поближе — ну, вот вам, нате-пожалуйте. Обожаю такие диалоги с лесом и природой, они всегда явственно свидетельствуют, что природа одушевлена в большей степени, чем иногда привыкаешь считать. Круто срезал путь, ничего не скажешь. Теперь до дороги полтораста метров вдаль… и пятнадцать вниз.
С кучей предосторожностей спускаюсь, дохожу к дороге и по ней на стоянку, и обнаруживаю там группу палаток, горящий костёр и трапезничающую компанию.

Объяснил, что я тут делаю. Народ слегка обалдел, потом вроде поверил. Когда я вернулся из кустов со стелсом, никаких недоразумений не осталось. Мы поболтали за столом у костра, меня, несмотря на протесты, подкормили оставшимся от ужина пловом (респект и спасибо!), и я отъехал по мокрой дороге к себе в лагерь.

У меня всё по-прежнему в порядке, есть охота зверски, несмотря на московский плов, а значит, пора заняться хозяйством. Достаю «Краковскую» в вакууме и замечательнейшую штуку — 0,9-литровый жестяной жбан «Жигулёвского». Конечно, пить пиво на Воттовааре — это занятие редкостного паскудства. Но это предполагалось изначально не как какое-то удовольствие, а как элемент большой стратагемы по оборудованию кухни. По опустошении жбан должен был стать компактным котелком для кипячения воды, который по возвращении домой будет выброшен. Бадья была как следует выполоскана в озере, у посудины была срезана верхняя крышка и прилажен специально захваченный кусок проволоки, и процесс пошёл. Проблему взаимодействия огня с сухой лесной подстилкой лес решил за меня, основательно пропитавшись дождём, а дров вокруг — огромное количество на любой вкус.
Любопытно и чуть зловеще сработали алгоритмы ВКонтакте, увидевшие в пламени пару чьих-то лиц и предложившие их подписать…

После заправки термоса свежей порцией кипятка, так основательно пахнущего сосновым дымом, что вроде и заварки не надо, долго сидел на берегу,хлебал чай и смотрел на звёзды. Так и не понял: дважды показалось, словно некоторые из них движутся, но движутся странно: для метеоров медленно, а для самолётов или спутников — непонятным было мерцание и пропадание. Хотя скорее всего, конечно, тому виной — либо неприметные облачка, либо шевелящиеся ветви сосен над головой.

День кончился в половине первого.

Ночь на воскресенье проходит в войне со скользким велочехлом, который настойчиво едет по палатке вниз, с неудобным камнем, выпирающим посреди пространства, и влажностью. Качественного сна выходит не больше пары часов, остальное — какая-то беспокойная полудрёма. Этого явно мало, особенно после ночи в поезде, но я знал, на что иду. В голове — сложная мешанина из впечатлений от прогулки по горе, мыслей о маршруте возвращения и рассуждений, насколько оправдается просмотренный ночью прогноз погоды. По прогнозу с семи утра должен начаться слабый дождь, который к десяти перейдёт в ливень и будет продолжаться часов до пяти. Перспектива валяться весь день в палатке, пережидать дождь и выезжать к вечеру воскресенья совершенно не греет, тем более что впереди — примерно 250 км незнакомых дорог, одним днём тут не отделаешься, а на вторник обещана погодка ещё похлеще: всю ночь и весь день дождь, только не при плюс двадцати, а при плюс двенадцати. На фиг такое счастье. Вылезаю из палатки без четверти семь утра. Тучи по небу бегают, дождём явственно пахнет, но его самого ещё нет. Развожу beach-пакет (раз сижу на берегу, значит, beach) вчерашней водой из термоса. Кипячу новый котелок и организую прямо в термосе свежий чай, и, наблюдая за погодой, расправляюсь со снедью. Тучи несутся с бешеной скоростью, и по противоположному берегу озера, высвечивая то белые камни, похожие на чьи-то возникшие ночью палатки, то кроны сосен, то сухие стволы на берегу, пробегают пятна солнечного света.

Мыслям, приходящим в голову в лесу неожиданно и как будто бы ниоткуда, я доверяю безоговорочно и всегда. Они возникают, когда чувствуешь себя частью окружающего одушевлённого пространства — маленькой, но соединённой с ним. Поэтому, покончив с чаем, я совершенно не удивился чёткому осознанию того, что озеро, приютившее меня накануне, обидится, если я уеду, не окунувшись в его волны. Убедившись, что костёр почти погас и ничему не угрожает, отправляюсь на берег и переплываю озеро туда и обратно. Оно неширокое, не больше полутора сотен метров, с крепким песчано-каменистым дном, а на самой середине я, возвращаясь на свой берег, встречаю куст кувшинок.
Посреди озера настигает очередная мысль, пришедшая уверенно и спокойно: я не могу уехать, не поднявшись ещё раз на гору. И тут же приходит простое осознание: не нужно ехать на северную стоянку, подниматься на вершину, слезать вниз и ехать 40 километров до Гимол. Нужно перетащить стелс через Воттоваару с северной стоянки на южную. Контраргумент сознания, что умный с гружёным велосипедом в гору не пойдёт, как-то поник под уверенностью этого озарения, и, выбираясь на берег, я точно знал, что буду делать дальше.

Заливаю до состояния грязной лужи костёр, складываю палатку и вещи и выдвигаюсь. На велокомпе 51,5 км, на навигаторе — 71 с копейками (вот они, прогулки по горе и беготня по азимуту через холмы, скалы и озёра). Четверть десятого. Дождя пока нет.

Осенью, октябрём, пламенем увядания неотвратимо начинают пахнуть дороги…

Проезжаю северную стоянку. На звуки из палатки вылезает один из вечерних собеседников-москвичей, оставленный следить за лагерем; остальные ушли на гору. Прощаюсь и пробираюсь знакомым маршрутом вверх по скалам. Стелс с рюкзаком и палаткой весит где-то килограммов тридцать пять, и почему-то совершенно отказывается ехать по камням вверх. Напоминаю себе персонажа средневековой гравюры, несущего на плечах осла, вот только ослом при этом ощущаю тоже себя. Зато получаю возможность добавить к субботним пейзажам и натюрмортам новую деталь.

На востоке за болотом, примерно в стороне «лестницы», просматривается ещё один скалистый кряж. Накануне я как-то не обратил на него внимания. Кстати, от ступенчатого камня должна просматриваться вершина Воттоваары. А кто-то из сторонников языческих ритуалов и рукотворности объектов на горе утверждал, что лестниц должно быть четыре, по углам «святилища», ото всех должна быть видна центральная часть горы, и якобы даже нашёл оставшиеся три лестницы по сторонам от Воттоваары. Ну, не знаю, не знаю. Осталось для полноты картины найти ещё глаз в пирамиде — чтобы наверняка…

В стороне Гимол висит плотная пелена дождя. Это не нравится, но и не огорчает — в конце концов, что такого в том, что прогнозы имеют свойство сбываться?

Перебравшись через распадок с недовыгоревшими елями, оставляю стелс в мёртвом лесу неподалёку от креста и спускаюсь в «амфитеатр». Центральная скала опять кем-то занята. Начинается дождь.

Дождавшись, пока группа уйдёт, забираюсь на скользкие камни. Здесь блоки не такие фантастически правильные, как в «колодце» на другом берегу болота, но не менее грандиозные. В озерке цветут кувшинки, в болоте плавают артефакты, оброненные вчерашней молодёжью.

Следом на камни забирается замечательный дядька из Петербурга. После небольшой приятной беседы оказывается, что он сейчас на машине, а так — тоже любитель велопоходов, зарегистрирован на Велопитере и несколько лет назад в одиночку прокатился по Терскому берегу Белого моря. Желаем друг другу удачного путешествия и расходимся. Он со своим спутником отправляется к «колодцу», а я лезу в болото, чтобы заснять оттуда центральную скалу «амфитеатра». Дождливая Воттоваара не менее прекрасна, чем солнечная.

Предстоит проход по южной тропе. Это оказывается очень весёлым мероприятием. Сначала нужно вытащить коня из «амфитеатра» на гору по скальной тропе, и всё для того, чтобы почти сразу спустить его во-он туда. Для чего — правильно, для того, чтобы потом опять тащить кверху.

Впереди под горой — не вчерашние синие дали и не ясные карельские озёра, а сплошное море дождя.

Самая прелесть, однако, впереди. Спуск южной тропы с вершины Воттоваары — это замечательный путь, местами проложенный по скале с уклоном градусов в шестьдесят-шестьдесят пять. Суммарно с более пологими участками на шестьсот метров протяжённости тропы приходится сто метров снижения, а на километр от входа в лес до стоянки на южной дороге — 170. Уперев носик седла в правую подмышку и работая обоими тормозами, удаётся спустить строптивое животное, норовящее сбросить меня со скалы, на полсотни метров вниз. Посреди спуска застреваю окончательно и чувствую себя абсолютным идиотом. Вверх возвращаться бессмысленно, вниз по первому ощущению — никак, но что-то делать надо — не любоваться же на пол-Карелии, по-прежнему выглядывающие между деревьев.

Заталкиваю стелс в куст и снимаю с него рюкзак. Рюкзак спускаю метров на триста вперёд по тропе и там оставляю, а сам возвращаюсь к велу и блокирую багажной резинкой передний тормоз, после чего удаётся снять лисапет с серии уступов и не улететь вместе с ним вниз по склону.

Всё, что ниже по склону — это уже детский лепет. Навьючиваю рюкзак обратно на багажник, разблокирую тормоз и в два часа дня вытаскиваю стелс и себя из мокрой чащобы прямо к роднику у южной стоянки. Чтоб я ещё когда-нибудь полез по южной тропе с тридцатипятикилограммовой колёсной ерундовиной в руках — да никогда в жизни!..

Родник замечателен, мощен, холоден, чист и вкусен, хотя вытекает из непонятной каменистой болотинки и тут же ныряет под дорогу. Из болотинки выныривает лягуха, садится на кочку и смотрит куда-то в моём направлении.
Подле источника на палке — какая-то импровизированная бумага, вкратце сводящаяся к вечному «не плюй в колодец» и напоминающая по стилистике инструкцию по пользованию церковной кружкой.

Несмотря на относительную прохладу, насквозь мокрую одежду и продолжающийся дождь, залпом выпиваю два литра прекрасной воды, заполняю бутылку и мимо вереницы стоящих вдоль дороги машин отъезжаю в Гимолы. На часах 14:27, на велокомпе 59,4 км. После перехода через гору и беготни вверх-вниз по тропе с возвратом на половину склона ощущение, что больше я Воттовааре ничего не должен и, следовательно, свободен.

Дорога почти не изменилась. Грунт на ней преимущественно песчаный, так что дождевая вода благополучно куда-то девается. Не особо увеличились и болотные лужи, гроза автовладельцев. Зато кое-где на обочине колеи торчат юные грибки, полезшие по приходе дождей. Грибы я фотографирую, но не собираю.

Ещё один номер, для которого не нашлось места на «дереве славы»)

На что-то меня гора проверяет до последнего. Еду по дороге, и аж обидно: справа синее небо, слева низкие тучи, и меня продолжает поливать дождём. Рассуждая, чем я провинился, что должен терпеть этот душ, я ровно в 16:00 въезжаю в Гимолы, и в этот самый момент дождь мгновенно перестаёт. Я опять не удивляюсь, даром что давно привык к подобным казусам. В посёлок я опять не еду, а проезжаю под навес на ж/д станции, где устраиваю небольшую сушку вещей под выглянувшим солнцем. Без четверти пять думаю было выехать, но мне не нравятся звуки, доносящиеся из заднего переключателя. Не то ему где-то в процессе езды и таскания по горе перепало камушком, не то тридцать тысяч км — запредельный возраст для альтуса, но ролики не находятся в одной плоскости не то что со звёздами кассеты, а даже промеж себя образуют «вот такую вот, понимаешь, загогулину» в формате 3D. Кроме того, переклюк отчаянно люфтит, а одна из боковин возле нижнего ролика порядком загнута. При помощи разводного ключика и отвёртки слегка выправляю переключатель и в 17:00 с жуткими звуками отъезжаю от станции. Мало кривых роликов, так ещё и из цепи за время езды под дождём и таскания по мокрым кустам волшебным образом исчезла вся смазка. Цепь пока мокрая, и не особо стрекочет. Но я уже предвкушаю, что начнётся, когда она просохнет.

Выезжаю из Гимол на дорогу. Дорога сначала выглядит вполне прилично. Потом я адаптируюсь к реальности и начинаю понимать, что хорошего в ней мало.
Навигатор говорит что-то про «улучшенную грунтовую дорогу». Местами и вправду сохранился загадочный серый грунт, ровностью и прочностью превосходящий асфальт. Но его мало. В условиях вечного недофинансирования дорожных ремонтов, отданных на откуп районам, «улучшение» покрытия производится так, чтобы недорого покупать, недалеко возить и дёшево обрабатывать. То есть, в переводе на русский, дорога ремонтируется чем бог послал. А поскольку вокруг — ледниковые отложения, то бог послал ПГС. Песчано-галечную смесь. Ездить по такой дороге в две колеи народу явно не нравится. Соответственно многие участки дороги выглядят так: по центру — одна плотная колея с ямами и «гребёнкой», а вокруг — кучи крупного рыхлого песка и камней разного размера. Попав на такое «покрытие» при пропуске попутного или встречного авто, лисапет обычно закапывается, идёт юзом и останавливается. С учётом ледникового рельефа — дорога постоянно то петляет вправо-влево, то идёт вверх-вниз. Вверх редко получается ползти быстрее 11 км/ч, а вниз подчас получается и сорок пять, но с выпученными глазами и судорожной готовностью вцепиться в тормоза. Если впереди покажется встречное авто или яма, уход в песок на такой скорости может оказаться редкостно успешным.

Такой дороги — 33 километра.

Сил уже не хватает ни на какие отступления, и последнее, на что я отвлекаюсь — это река Бола почти сразу за Гимолами. Уж больно занятно всё её русло позаросло травой.

Как-то незаметно проезжаю границу Муезерского и Суоярвского районов. Видимо, между табличками — это она и есть.

Наконец, после ржавого указателя «Поросозеро», возникает нужная мне развилка: Юстозеро — 60. В Суоярви я решаю не ехать. Что примечательно, за поворотом стоит указатель противоположного направления, по которому до того же Суоярви уже на 10 км больше. Вот и пойди пойми эти сельские дороги.

За Поросозером — подарок судьбы: восемь километров асфальта! Местами он — типичного деревенского качества, хранящий, видимо, генетическую память о мостовых минувших веков.

Цепь наконец подсохла и теперь свистит и шуршит гораздо громче, чем тарахтение кривых роликов в альтусе. Звуки такие, что кажется, будто трансмиссия рассыплется прямо сию минуту. Мелькает мысль- а не вернуться ли в Поросозеро, и не погрузиться ли в ночной поезд? Мысль отвергается как недостойная, я продолжаю ехать и осматриваю придорожные озёра и болота на предмет места для ночёвки. Дело идёт к восьми вечера, вокруг ощутимо темнеет, а ничего приличного не находится — либо нет воды, либо лес темноват. Увидев на карте впереди пребольшущее Котчозеро, которое дорога огибает вдоль берега, решаю не экспериментировать, а тупо съехать на первую же отворотку, ведущую к озеру. Вскоре показывается съезд, и я оказываюсь на рыбацкой стоянке в мрачного вида заболоченном ельнике. Тут же расставляю на ровном пятачке мокрую палатку, обследую берег и пару десятков метров леса. Дров не вижу, но мне и не до них: есть пол-литра утреннего кипятка и нераспечатанная «Краковская». С костром буду разбираться утром.
Без двадцати девять. Фотографирую последние блики заката над озером и лезу в палатку: уничтожать колбасу и кофе, и спасаться от мошкары, которой снаружи довольно заметное количество.
От предыдущей стоянки, вместе с перелазом через гору, по велокомпу пройдено 83 километра.

Ночь прекрасна. Во-первых, всё если не мокрое, то ощутимо влажное. Во-вторых, за бортом градусов одиннадцать-двенадцать. Ну, и наконец, палатка, несмотря на вентиляционную сеточку, абсолютно не вентилируется и быстро покрывается изнутри конденсатом, который начинает стекать по стенкам вниз. Пытаюсь с ним взаимодействовать: протираю одну стенку хозяйственной тряпочкой, отжимаю (течёт ручьём). То же самое — с остальными тремя гранями. Не успеваю обрадоваться, как минут через пятнадцать капли и струйки снова на месте. Плюнув на эту напасть, засыпаю.

Ночь поспокойнее предыдущей, ничто никуда не скатывается, да и без камней обошлось, но просыпаюсь часто и надолго, ибо, как ни крути, а очень мокро и относительно не жарко. Как и накануне, выбираюсь наружу без четверти семь. В солнечном свете местность выглядит гораздо уютнее, чем вечером. Мелкое озеро на невообразимо далёкое расстояние заросло камышом и тростником, над водой плывёт лёгкий пар, ельник уже не столь мрачен — в общем, жизнь прекрасна, а прогноз погоды не обманул. Хочется даже забраться в озеро, но перспектива более чем стометровой прогулки до мало-мальски приемлемой глубины останавливает это намерение.

Раскладываю и развешиваю вокруг всё, что требует просушки, и отправляюсь заниматься костром и питанием. Дров вблизи действительно нет,кроме нескольких обгорелых брёвен в кострище — рыбаки всё выжгли. Ничего, метрах в двухстах на болотине обнаруживается упавшая сухая ёлка с достаточным количеством веток. Больше, собственно, ничего и не надо. Первая порция воды вместе с парой чайных пакетиков отправляется в термос, а я отправляюсь обратно к болотине, откуда приносил дрова: там по дороге мне попалось кое-что полезное.

Вот эта штука, друзья мои, называется «колпак кольчатый». Из-за своеобразного, какого-то не грибного запаха и характерного вида — сиреневатой шляпки, присыпанной мучнистым налётом, его практически нереально перепутать ни с какой дрянью, а ввиду специфического вкуса он отлично чувствует себя в супе. Отлично, сейчас займёмся.

Продакт-плейсмент-с, господа, извиняйте. Причём абсолютно бескорыстный.

Пока возился, вспомнил милейшую историю времён студенческой юности. Ходим мы, значится, походом по НПП «Водлозерский» — это я корочку проводника по парку получал. Соответственно, на дворе 1996-й год, и группу нашу возглавляет тогда вполне ещё молодой, а ныне едва ли не виднейший карельский болотовед П.Н.Токарев. У которого тогда была (не знаю, может, и сейчас осталась) замечательная привычка: ко всем подряд именам существительным добавлять суффикс «-ло». Типа — «а налейте-ка мне чайла», «где-то тут топорло было», ну, и тому подобное. Собираемся мы, стало быть, на болото, а туда ходу — не помню уже, тринадцать или восемнадцать км в одну сторону. Пакуем продукты. Никандрыч командует, чего сколько брать: — на болоте будем варить супло, поэтому луковица нужна и картошка, крупу не брать, а обойдёмся «Роллтоном». Может, по дороге грибло какое найдём — тоже хорошо. Девчонки копаются и копаются. Наконец Токарев не выдерживает:
— Что вы там возитесь? Давно пора выходить!
— «Роллтон» не можем найти.
— Как не можете, вон же целое пакетло его!
— Пал Никандрыч, Вы же сказали, что грибы попадутся — значит, «Роллтон надо брать тот, который с шампиньонами, а в том пакете его нет…

Не… у меня в этом смысле всё по фэншую, хотя — не думал, не гадал, нечаянно попал… Минут десять кипячу нарезанный колпак в своём «котелке» и заливаю этим супом правильную лапшу. Пакет, получается, опять beach, потому что я снова на берегу.

А это чаишко. Хотя в Карелии полно мест, где и обычная вода может быть в точности такого цвета, иногда даже темнее.

Ещё одно «достояние республики» — сфагновый мох. Его, в принципе, несложно найти практически везде, потому что трудно отыскать местность, где в пределах досягаемости нет ни одного болота. Штука полезная во многих отношениях, и для чистки посуды после трапезы тоже подходит в лучшем виде.

Поодаль от стоянки на берегу валяется лодка, давно приплывшая из последнего рейса по волнам Котчозера… а мне тем временем пора собирать палатку и отъезжать.

Под палаткой обнаруживается свежепроросший гриб-рогатик. Вечером, когда я ставил палатку, я его не видел. Хотя вполне возможно, что его и не было.

Выезжаю в половине десятого. Очередной глюк памяти и соображалки (ага, спать надо больше): не видя винта крепления регистратора ни на прогулочной кепке, ни на велике, решаю, что посеял его, пока таскал вещи туда-сюда на просушку и паковался. Прикручиваю аппарат к велику проволочкой. Другое дело, что толку ноль: на грейдере камера отчаянно трясётся, а просушка на прямом солнце не шибко помогла, и бокс изнутри опять запотел. Километров через десять соображаю, что винт прикручен к креплению на шлеме, а шлем на башке. Проверяю — так и есть. Переставляю камеру туда, но уже ничего не записываю.

В таёжной глуши встречаются даже не развилки, а занятные мини-развязки. Не стал снимать всё, но автомобилисты очень хитро укатали этот Y-образный разъезд.

Малые деревеньки на этой дороге — не вдоль, так сказать, трассы, а в стороне от неё. Привязаны они не к тракту, а к озёрам, соответственно и называются. От Совдозера я вижу только собственно озеро, несколько крыш, дорожный указатель и чуть в стороне — небольшое уютное кладбище в рощице на берегу. Чуть по экспедиционной привычке не отправился туда, но потом решил, что мне это совсем не нужно, да и некстати…

Каких только страстей не преподнесёт порой российская топонимика. А рядом, судя по карте, ещё и соответствующее озеро есть. Дорожников название, видимо, тоже сразило наповал: на всей дороге это единственная речка, обозначенная указателем. Ну, ещё Суна и Шуя, но это, извините, уже на федеральном автобане, это не считается.

На берегу — очередное напоминание о великой войне. Сколько их ещё, известных и безымянных, таких же ушедших и так же не найденных, остаётся на этой таёжной земле, среди километров зелёного безмолвия…

Незадолго от границы Суоярвского и Кондопожского районов останавливаюсь у большого валуна, бывшего когда-то частью песчаного дна не то морского, не то озёрного мелководья, ставшего потом каменной глыбой и утащенного ледником за бог весть сколько километров от древнего водоёма. Будем считать, что этот окаменевший вертикальный пляж — вместо несостоявшегося утреннего купания.

Въезжаю в Кондопожский район.
Всё-таки силы административные мощнее сил природных, этого нельзя не признать. Дорога, бывшая после Поросозера на удивление приличной, почти сразу по выезде из Суоярвского района превращается в песчано-каменистую дрянь, очень напоминающую гимольский участок. С той только разницей, что её подсушило солнцем, и всё, что проезжает мимо, на какое-то время обеспечивает пылевую маскировку. То есть состояние дороги зависит не от особенностей грунта и рельефа, а от административного подчинения конкретного её участка.

Это два порожних лесовоза удаляются:

Цепь, которая притихла было после ночёвки на влажном берегу, на солнце просохла и опять начала издавать жуткие звуки. Зато ролики в переключателе притёрлись к новому положению и совсем не шумят. Правда, переключение в любую сторону теперь происходит только по схеме «два туда — один обратно». Ладно, это не худшее, что бывает.

Начинают мелькать характерные поляны на месте бывших пашен, и в стороне наконец показывается Юстозеро, удачно расположившееся на берегу красивого озера у развилки старой мурманской и суоярвской дорог. Решаю не повторять совдозерского проезда мимо, не посмотрев на место, и заворачиваю в деревню. Часть домов подновлена дачниками — скорее всего, выходцами из этих мест или их потомками, и там идёт жизнь. Что-то разваливается. Посредине деревни — остановочная будка. Будка в редкостно опрятном состоянии, и, судя по виду стен, служит игровым павильоном для детворы. Мобильной связи, по крайней мере от МТС, не наблюдается. Подходов к озеру, идущих не через чьи-то дворы и бани, на беглый взгляд не обнаруживается, искать их лень, и я устраиваюсь на привал прямо в будке.

Пока сижу в будке, наслаждаясь чаем и атмосферой, раздаются голоса и металлическое лязганье, и показывается местное население. Население передвигается на самом приятном и правильном виде транспорта, и возбуждённо переговаривается: — о, смотрите, здесь опять путешественник! — ой, здравствуйте! Извиняюсь перед публикой, что занял будку, и обещаю не слишком задерживаться. Знакомимся (точнее, молодёжь знакомит себя со мной), весело разговариваем . Детвора, само собой, не местная, а петрозаводская и кондопожская. Радуюсь, что понятие «на лето в деревню» ещё не окончательно умерло, уступив место «на неделю в Турцию». Интересуюсь, и много здесь путешественников? — Ну да, говорят, в прошлом году тоже дяденька ехал, и в этом один проезжал. Компания берётся проводить меня «до знака» (дальше нельзя), и мы отъезжаем. На провокации поехать без рук или с ногами на руле я не реагирую, предоставляя развлекаться девчонкам (серьёзный Артур не развлекается, а смирно едет на багажнике).

На выезде из деревни прощаемся — как-то по-настоящему, не по-городскому, естественно и просто, как в повестях Крапивина:
— Молодёжь, спасибо за компанию и разговор! Счастливо оставаться!
— Это вам спасибо. А вы ещё приедете?
— Не знаю, может быть.
— Приезжайте! Это Юстозеро, здесь всегда всем рады!..

Компания возвращается к своим ребячьим делам, а я продолжаю путь.

За Юстозером начинается асфальт.

Стрелки на указателях не то при изготовлении перепутали, не то после прокладки нынешней «Колы» что-то изменилось в схеме проезда по старым дорогам…

[кстати, маленькая лингвистическая справочка: большинство карельских названий, состоящих из финского, вепсского, карельского, саамского корня и русского «озеро», всё-таки читаются на финно-угорский манер с ударением исключительно на первом слоге, за исключением некоторых несозвучных конструкций типа «ПоросОзеро»). ЛИндозеро, Юстозеро, МАшезеро, КОтчозеро, СЯмозеро, НЁлгомозеро, ЛЁкшмозеро, ВОттозеро и так далее. Сложнее с финскими конструкциями из двух корней, там просится двойное ударение, которое в русском языке чаще съезжает на середину слова: СУоЯрви («болотное озеро»), ЛАхколАмпи («кривое озерко»), ВОттовАара (какая-то поросшая лесом гора, перевести точно не могут, хотя рядом куча топонимов с тем же корнем: река Вотто, озёра Воттозеро, Воттомукс и Кейвотто. Не то что-то про берлогу, не то про песок, не то про победу). При всём этом КОндопога — ни в коем случае не КондопОга, хотя логика та же: kondi + pohja — «медвежий угол (край)». Как-то так.]

Увидев на указателе «Гирвас — 38», понимаю, что домой надо возвращаться сегодня же. До дому остаётся около 150 км асфальта, 100 из них — идеального. Нашу «Колу» водители то и дело именуют «дорогой смерти». Наверное, и небезосновательно — цветочков и веночков по сторонам в изобилии. Но как велодорожка она меня абсолютно устраивает. Можно, конечно, и заночевать где-то, но в прогнозе вспоминаются какие-то адские ливни, ветра и холода. Нет уж, хватило мне котчозерской ночи.

На дороге тем временем возникает даже разметка (чёрт возьми, я и забыл, что это явление существует). А вот мусор поселяне сваливают прямо на придорожную полянку, исполняющую, видимо, роль местной свалки.

В два часа дня взбираюсь на какую-то верхотуру к Святнаволоку (ну, «наволок» — и есть «мыс, холм, возвышенность», так что всё правильно). Любуюсь окрестными холмами и панорамой Пальеозера, объедая придорожную черёмуху. Впервые с вечера воскресенья появляется сеть МТС, так что меня наконец обнаруживают живым.

Гирвасский вулкан в русле водосброса Пальеозерской ГЭС, столь популярный у туристов, проскакиваю без остановки. Я там был — и весной, когда скала превращается в водопад, и летом, когда вся геология на виду, и мне туда совсем не надо. Тем более, что по берегу ползают многочисленные туристы, грунтовку для бесплатного въезда я миновал, а у места централизованного входа в так называемый «Гирвас-парк» скучает парнишка в жёлтой жилетке, которому точно понадобится квитанция на проход к Провалу… пардон, вулкану. Гораздо больше меня волнует магазин — наиприличнейшее сельпо с замечательным названием «Эдисон-2». Видимо, наличие в трёхстах метрах действующей ГЭС обязывает… Затариваюсь квасом и мороженым, и выезжаю в направлении федеральной трассы. С начала поездки — 215 км, с утра — 80.

У указателя » ← Мурманск — Петрозаводск →» сворачиваю… нет, не направо, а налево, и отъезжаю на километр к северу. Дневной отдых будет на песчаной косе Пальеозера на обочине трассы. Автомобилисты исхитряются попадать туда хитрыми объездами — берег озера отгорожен сплошным отбойником. Для стелса отбойник не помеха — перебираюсь через него, проезжаю по кромке воды пару сотен метров и устраиваюсь на пляже. Озеро оказывается мелким и холодным — видимо, оттого, что оно проточное, после постройки ГЭС в него отвели всё течение Суны, почти ничего не оставив знаменитому Кивачу. Подозреваю, что и песчаный пляж обязан своим существованием всё той же ГЭС: после постройки канал прорыли не во всю длину, а лишь направили в нужную сторону, после чего новая речка сама вынесла в Пальеозеро три миллиона кубометров песка. Тем не менее ухожу от берега метров на сто (глубина всё еще ниже пояса) и какое-то время бултыхаюсь, цепляя руками песок на дне.

Телефон настойчиво предупреждает то о ливнях, то о грозе. Где-то вдалеке за озером, севернее, уже виднеется туча с дождём. Муть вокруг солнца тоже не предвещает ничего особо приятного. В четверть шестого снимаюсь с места и выезжаю.

«Кола» — ровнейшая и скучнейшая дорога, чувство сонливости — это, пожалуй, единственное стойкое ощущение, которое она вызывает. Ехать по ней под колыбельные мотивы во весь голос распевшейся цепи не только тоскливо, но, пожалуй, и опасно. В Сопохе обнаруживается заправка. Скрепя сердце отдаю 230 деревянных за стограммовый баллон вэдэшки и злорадно заливаю ею всю трансмиссию. Оставшийся путь проходит в тишине.

Реальность — штука неповоротливая, на экстренные события реагирует медленно. Возле Кондопоги грустно проезжаю мимо указателя на Успенскую церковь 1774 года, дотла сгоревшую десятого августа.

Образных финалов у поездки оказывается, пожалуй, два, и это отнюдь не прибытие к подъезду.
Первый — очередной юбилей стелса, достигнутый прямо около стелы при повороте на Кондопогу. Вторым становится традиционный велозакат, который настигает меня в Янишполе, на мосту через Суну. Он весьма величествен и выдержан в стиле Дикой Охоты…

В 21:57 пересекаю городскую черту Петрозаводска. Заскочив за продуктами в попутный гипермаркет, около одиннадцати вечера швартуюсь перед подъездом. За день пройдено (по велокомпу) 186 км. За всю поездку — по велокомпу 321, по навигатору, с пешими прогулками — 348.

В заключение скажу, что больших странностей не было. Ни летающих шаров в небе, ни таинственных голосов (кальянщики не в счёт), ни замедления времени, якобы зафиксированного на горе. Не было и отказов электроники. Хотя было ощущение странной вибрации на паре камней и на скале у «колодца» — примерно такое, какое бывает в переходах метро, когда рядом проходит состав, или когда по мосту проезжает тяжёлый грузовик. А ещё — Garmin, надёжный, как кирпич, тихонько похерил в никуда весь субботний трек с прогулками по горе и двумя проходами по азимуту, хотя сохранил общий километраж.